Неизвестные и малоизвестные факты и документы
(Продолжение)
Показательно, что подвиг Матросова совершали люди всех полов, национальностей и возрастов. Причём это были не только граждане Советского Союза. Есть среди них американец Роджер Янг, вьетнамцы Тран Ку, Фан Динь Жот, граждане Китая и КНДР, полный интернационал получается, весьма пёстрый в вопросах религии, воспитания, влияния окружающей среды, профессиональных или сословных признаков.
Матросовский подвиг в мире осознанно и добровольно (японские камикадзе не в счёт – это было их профессией!) совершило не так уж и мало людей.
Но что же было у них общего? Что объединяло? И можно ли их чем-то объединить? Думается, общее у них у всех есть, и этим общим было их осознание будничности своей ратной работы. Они не пытались кого-то удивить, непременно прославиться, не были какими-то законченными фанатиками, не выслуживались перед начальством и не были членами клуба самоубийц, восторженно упивающимися смертью.
Они все любили жить, были талантливыми и яркими, часто состоявшимися бы и без боевых действий людьми. Не было среди них истериков, неумех и тем более психически неполноценных – их бы просто в армию не призывали. Это были, действительно, лучшие из лучших. Достойнейшие из достойнейших. Вещи нужно называть своими именами!
Корреспондент «Правды» Лев Толкунов в январе 1943 года в репортаже «На улицах Великих Лук» рассказывал ещё об одной такой жизни, плавно перетекающей в особое советское житие:
«Еще месяц назад наступающие части Красной Армии окружили Великие Луки. Наступление натолкнулось на упорное сопротивление врага. Был предпринят обход вражеских узлов обороны с целью полного окружения и изоляции главного опорного пункта – самого города и станции. Внимание противника было отвлечено активизацией действий непосредственно у города. Тем временем наши стрелковые части во взаимодействии с танковыми соединениями прорвали линию укреплений и вклинились в глубину немецкой обороны.
Перерезав железнодорожные магистрали, связывающие Великие Луки с Невелем и Новосокольниками, наши войска окружили город и станцию. Вражеский гарнизон попал в капкан, из которого ему не удалось вырваться.
Все попытки врага прорвать наш фронт и пробиться к Великим Лукам наталкивались на стойкость советских воинов. Тогда гитлеровцы бросили на помощь своему гарнизону десятки транспортных самолетов. Немецкая бомбардировочная авиация совершала массированные налеты на наши части, окружившие город. Но все это оказалось бесполезным.
Немецкому гарнизону было предложено сдаться. Однако он отказался сложить оружие.
Что ж, если враг не сдается – его уничтожают. И окруженный немецкий гарнизон был уничтожен полностью.
…Хочется вспомнить вчерашнее – героическую борьбу за Великие Луки и рассказать о храбрых советских воинах, штурмом взявших город. Еще два дня назад город горел. Казалось, что солнце, остановив свой бег на закате, так и застыло, озаряя багрянцем темные силуэты домов, на расстоянии отдельные очаги пожаров сливались в огромное яркое зарево.
Путь к городу – это бесконечное число воронок от авиабомб и снарядов, это разбитые в щепы дзоты и блиндажи. Офицер связи подвел нас к командному пункту полка, который расположился в одном из блиндажей.
– Где товарищ подполковник?
– В подразделениях, в домах на реке.
До берега реки надо пройти через несколько улиц. Лабиринтами переулков пробираемся к большому каменному зданию. Немцы – рядом. Они обстреливают подходы к дому из минометов. О кирпичи фундамента соседнего сожженного дома щелкают разрывные пули.
…На первом этаже – штаб батальона. Но он взял всего одну комнату, в остальных расположились бойцы – усталые, с красными от бессонницы глазами. Некоторые заснули, не успев доесть остывающий в котелках суп. Пять суток шли непрерывные, ожесточенные бои, вернее – один уличный бой. Если днем было жарко, то ночью приходилось еще жарче от пламени близких пожаров и частых контратак врага. Не успеет боец задремать на несколько минут, как надо бежать на чердак, идти в разведку или браться за пулемет.
В штабе вокруг стола с большим пузатым самоваром сидело несколько командиров, которые делились итогами дня. Немцы в тот день были выбиты из двенадцати кварталов. Вспоминали интересные эпизоды, весело шутили. Один из командиров рассказал, как красноармеец Губерник ухватил за ствол немецкий пулемет и вытащил его из амбразуры дзота. Другой вспомнил о танкисте старшем лейтенанте Злобине, у которого заклинило башню танка. Злобину во время стрельбы пришлось целиться, поворачивая из стороны в сторону всю громаду танка. Несмотря на это, он разрушил пять дзотов и разбил пять пулеметных гнезд. С особенной теплотой пехотинцы отзывались об артиллеристах, которые бесстрашно и метко били прямой наводкой по врагу.
Когда происходил этот разговор, город еще не был взят. И командиры оживленно обсуждали проблемы уличного боя…
В дверь кто-то постучал.
– Входите!
– Товарищ капитан, красноармеец Губерник явился из медсанбата. Со мной пришел раненый боец Сысоев.
– Вы же контужены, Губерник, у вас поврежден глаз. Зачем вы пришли?
– Но мы наступаем, товарищ капитан. Как можно там сидеть! – обиженно возражает раненый.
У Губерника – тонкий голос, мало соответствующий его атлетической фигуре. Черные густые брови насуплены, но в карих глазах блестят искорки. На голове у него шапка, пробитая осколком мины.
Степан Губерник рассказывает о своей солдатской жизни. И все у него получается просто, ясно.
– Я связист, – говорит он. – Тянули мы линию от КП батальона до командира роты. Провода не хватило. Двое ребят побежали за проводом, а я, чтобы время зря не терять, вскочил на салазки, прицепленные к танку, и вместе с бойцами направился на штурм дзотов. Танк подошел к одному дзоту, а оттуда бьет пулемет, не дает нам соскочить. Сержант Подшивалов попробовал было ползком подобраться, но был убит. Взяла меня тогда злость. Подобрался я сторонкой к этому самому дзоту и сбоку подошел к пулемету. Схватил обеими руками за ствол и гну его к земле. А пулемет прямо ходуном ходит от стрельбы. Не помню как, но рванул я что есть силы в сторону, – так, чтобы не застрелило, – и пулемет очутился у меня в руках. Швырнул я его на снег, а в амбразуру пустил гранату.
– Но вы же шли на верную смерть, товарищ Губерник?
– Зачем на смерть, нам жить надо, немцев надо гнать…
У Губерника глаз чуть-чуть прищурен, он часто моргает.
– Товарищ капитан, разрешите идти в роту?
– Ну что ж, идите, все равно вас не удержишь.
Мы выходим из каменного дома на берегу реки. На крыше строчат пулеметы, у подъезда – орудия, направленные на тот берег…».
Что совершил красноармеец Губерник? Подвиг или нет? И как называется его жизнь? Вопросы исключительно для послевоенных горе-комсомольцев и их наследников-ниспровергателей. Хотя, вероятно, и в том, и в другом случае мы имеем дело с одними и теми же людьми.
Бесконечный путь
Невозможно найти среди матросовцев хоть одного, для кого бы секундная вспышка его подвига не была бы подготовлена его предшествующей жизнью. Вроде того, что только своим падением на амбразуру этот человек и знатен. Вот, мол, жил тихо, незаметно, в сторонке, а потом – раз! – и прославился вдруг. Прославился к удивлению окружающих и себя самого.
Очень хорошо про такую ситуацию сказал Герой Советского Союза Николай Тимофеевич Антошкин. Он – один из организаторов ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Простой, открытый, душевный человек. Ничего ястребиного и милитаристского ни в облике, ни в речах. Только мудрость и щедрость сильного человека.
Николай Тимофеевич сказал: «Герой – яркий пример для ребят, которым есть к чему стремиться, на кого равняться. Мы тоже не думали становиться героями, но как загорались наши глаза, когда мы видели людей с Золотыми Звёздами на груди» (журнал «Патриот Отечества»).
Понимаете: никто принципиально не готовит себя в герои, никто не подчиняет этой цели свою жизнь, вот, дескать, сейчас живу просто, а в следующий понедельник совершу подвиг. Нет, люди просто всеми силами пытаются сделать мир вокруг себя лучше, и не их вина и не их заслуга, если снова и снова, в разные времена, им приходится совершать эти самые подвиги. Человечество обречено периодически загонять себя в тупик, чтобы оттуда кто-то его героически спасал. Так устроена и жизнь, и человек тоже! Никуда нам от этого факта не деться.
Принципиально нет среди матросовцев ни одного неприятного или скользкого человека. О чрезвычайной талантливости Александра Матросова разговор уже шёл. А вот, например, его сосед по памятнику в Уфе лейтенант Миннегали Губайдуллин писал хорошие стихи:
Когда в черёмуховой пене
Струился тихий Уршакбаш,
Любил я слушать птичье пенье –
Лихой оркестрик сельский наш.
Любил за ягодами летом
Ходить в далёкие лога,
А в сенокосные рассветы –
Метать под облако стога.
Пройду я сотни километров:
В любом конце моей страны
Мне поспешат на помощь ветры,
Что дуют с нашей стороны.
В 2009 году журналист Юрий Кириллов встречался с выжившим при броске на амбразуру украинцем Владимиром Майборским. Вот его честный и бесхитростный рассказ, опубликованный в «Российской газете»:
«Перед глазами – только стреляющий дзот среди зеленого разнотравья.
Сколько дзотов я уже перевидал за три года войны – посылающих струи смертоносного свинца, огнедышащих. Но вот так, чтобы с глазу на глаз, – впервые. Прикинул – дзот уже совсем недалеко, меньше сорока метров отделяет меня от бугра с амбразурой. Ну, думаю, сейчас я тебя угощу. Приподнявшись, швырнул гранату. И сразу упал, в глазах затуманилось, ноги будто отняло. Что со мной? Оказывается, пулеметная очередь перебила мне ноги. В сапогах стало полно крови. Чувствую, одолевает слабость. Истеку кровью – не сдвинусь с места. Неужто конец всему?
Именно в те секунды решил, что мое спасение – впереди, надо торопиться к дзоту, пока еще могу. Схватил зубами росистую траву, чтобы хоть чуточку утолить жажду. Заработал руками, подтягивая обессиленное тело. Вершок, другой, третий…
Дзот уже рядом. Вражеский пулемет без умолку бьет по полю, где лежат бойцы роты. Но пули меня не достают – я в непростреливаемом пространстве. Силы иссякают, почти теряю сознание. Мобилизовав всю волю, подбираюсь сбоку к дзоту, бросаю противотанковую гранату и падаю на амбразуру…
О том, что произошло дальше, узнал гораздо позже, придя в себя. Бойцы, увидев, что дзот умолк, бросились вперед и прорвали оборону. А меня санитары положили вместе с другими погибшими. К счастью, один из них понял, что во мне еще теплится жизнь. В полевом госпитале не обошлось без ампутации. Затем отправили на лечение в тыл, где перенес еще несколько сложных операций. Видно, армейское начальство потеряло мои следы, зачислив в списки павших. Да я и сам, честно признаться, долго не верил, что выживу.
В родном селе меня оплакали, получив похоронку. Позже отец с матерью не поверили сообщению о присвоении мне звания Героя Советского Союза: мол, ошибка какая-то, совпадение с другим Владимиром Петровичем Майборским. А когда я приехал из госпиталя, то сельчане крестились, видя меня. Потом, конечно, разобрались. Вот радости было!
Вызвали меня в Москву, вручили орден Ленина и Золотую Звезду Героя. Говорят, после это-го в 7-м мотострелковом полку Железной дивизии, в составе которого я воевал, пришлось менять слова песни. Я и не знал, что однополчане сочинили ее обо мне, о том, как я погиб, храбро закрыв амбразуру. Я попросил, чтобы слово «храбро» тоже убрали. Не было у меня мыслей о героизме. Думал лишь об одном: надо спасти от смерти товарищей, отвести беду. Остался в живых – значит, повезло, в рубашке родился».
Записанный рассказ больше всего поражает своей будничностью и какой-то стыдливой интонацией, дескать, зачем про меня опять говорить. Ветеран ну никак не собирается величать себе прижизненным богом. Ему откровенно не нужны похвалы или лавровые венки. Повезло – ну, и хорошо!
Даже намёков на свою «храбрость» ветеран избегает, делая упор на том, что не это было его мотивом и движущей силой. Не касается он и мотивов того, что его якобы кто-то заставил, кто-то приказал или вооружён он был одним ржавым перочинным ножом – ни о чём подобном Майборский даже не заикается. «Думал лишь об одном: надо спасти от смерти товарищей, отвести беду». Эта фраза и по строю своему, и по содержанию звучит как евангельский стих! Выходя на совсем иной уровень чувствования, видения, понимания событий!
Матросовцы, словно святые старцы, словно православные святые, питают окружающих себя людей своей незаёмной мудростью, вбирая в себя всё самое лучшее и светлое, освящают фактом своего пребывания на земле, высотой собственных поступков высоту человеческих слов о долге, совести, человечности. Как сказал однажды старец Михаил (Питкевич) одному паломнику: «Ты, мой дорогой друг, посетил как Гору Афон, так и Валаам. Ты беседовал с опытными старцами; у меня же нет ничего, что бы добавить к их наказам, кроме одного: недостаточно знать их указания, но следует также и осуществлять их. Мы спасаемся не словами, а делами».
Подготовил
А. КАНАВЩИКОВ