Июль 2024 года. Великие Луки – Москва – Донецк. Абсолютно новая, без единой ямки-трещины, дорога, ещё не растерявшая в окружающем безмолвии соломенной пашни и призрачного горизонта аромат свежего асфальта, с лёгкостью несла рейсовый автобус Луганск – Москва по направлению к Краснодону и дальше, к бывшей границе. Да, я поступила абсолютно правильно, презрев все трудности и заехав в гости к Светлане Тишкиной! Вместе помолчали, поделились творчеством, сходили за еженедельной порцией питьевой воды, развозимой по жилым кварталам Луганска… Любые эмоции и впечатления нужно делить с товарищами по оружию (по Слову, в нашем случае), тогда только становится легче. Монотонность окружающего пейзажа успокаивала и совершенно не мешала перебирать в сознании картинки прошедших десяти дней.
…Если рассказать о том, что эта поездка началась ещё в июне 2022 года, – вряд ли мне кто-то поверит. Тем не менее это так.
Именно тогда я впервые была в составе агитбригады Министерства обороны с дислокацией в Ростове. Выступая в госпитале Ейска, познакомилась с молоденькой медсестричкой по имени Катя. Разговор, начавшийся с будничного вопроса: «Как вы тут?», перетёк в рассказ девушки о том, как живётся госпиталю с началом СВО, как трудится ему. Как служится…
И вот тут-то и оказалось, что на плечи таких вот молоденьких медсестричек, как Катя, и легла немалая доля тяжестей этой новой кровавой битвы. Это они принимали первых раненых прямо с поля боя (когда шли бои за Мариуполь, их доставляли вертушками через Азовское море: с передовой – прямиком в госпиталь). Это они пытались взять у них из рук автоматы, чтобы разрезать окровавленный грязный камуфляж и произвести первичный осмотр и обработку ран. Это им хотелось рыдать от жалости и бессилия перед этой войной, но они загоняли жалость далеко внутрь себя до лучших, мирных, времён, брали себя в руки и выполняли свою работу. Работу ли?
О Кате захотелось написать…
Следующая встреча, всколыхнувшая эту идею, произошла в мае 2023-го, когда случай привёл меня под Горловку, в сортировочно-эвакуационный пункт (в простонародии СЭП) под руководством Юрия Анатольевича, командира отделения эвакуации и сбора раненых 132-й бригады медицинской роты. Сместившаяся на тот момент линия фронта привела к необходимости организации именно таких «нулевых точек», в которые поступали с поля боя раненые бойцы. Самыми сдержанными на эмоции в нём оказались медсестрички… Душа о медсёстрах написать уже просто требовала.
Но попасть в госпиталь с целью сбора информации (а проще говоря – чтобы поговорить с медсёстрами) оказалось делом совсем непростым. Это прежде всего – безопасность, и Министерство обороны, безусловно, поступает правильно, запрещая всякий сбор информации и пресекая близкое общение персонала госпиталей с приехавшими участниками агитбригад. А главная причина на самом деле – это бесконечная, круглосуточная, безостановочная занятость всего медицинского персонала (и медсестёр – в особенности).
Поэтому все просьбы и поиски заходили в тупик. Тогда я поступила по-другому: освоив теоретический курс младшей медицинской сестры, сдав зачёты, пройдя стажировку в Великолукской городской больнице и оформив медицинскую книжку, я нашла одну из немногих организаций, которые ездят «за ленту» с целью помощи больницам и госпиталям. Это синодальный отдел Русской Православной Церкви, который формирует бригады сестёр милосердия, от которого я, предварительно пройдя собеседование, и отправилась в Донецк.
Служение предстояло в Республиканской клинической больнице имени М.И. Калинина, куда нас и привезла куратор Ирина Худякова, встретив с автобуса на автовокзале. В команде нас собралось шестеро, из разных регионов России, разных профессий, но четверо – с медициной связаны непосредственно. И нам очень повезло, что именно в этот день в Донецк приехал и протоиерей Михаил Потокин (отец Михаил), который в настоящее время исполняет обязанности председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. После тёплой беседы за завтраком он рассказал нам о своём видении нашей миссии и благословил всех на служение. И это был единственный раз, когда в начале знакомства я предпочла промолчать о том, что я – поэт. Не для того, чтобы избежать лишних вопросов, но чтобы избежать любых, даже самых маленьких поблажек.
Наша работа, то есть наше служение, состояло в том, чтобы быть на самых тяжёлых участках работы больницы, на которых не хватало персонала. Участки эти были чрезвычайно разнообразными: от принятия раненых в приёмном отделении, проведения необходимых гигиенических процедур и транспортировки их (либо до операционной, либо на диагностику); помощи в разборе завалов вещей и медпрепаратов в процедурной вместе с сестрой-хозяйкой – до переноса анализов в лабораторию и биксов на стерилизацию в другие корпуса больницы, а ещё мытья полов во всём отделении в конце смены. И самое неожиданное – это чистка картофеля и моркови в пищеблоке. Да-да, именно так это и выглядело: два 30-литровых бака, смотрящих на тебя тоскливой пустотой огромных глазниц и ждущие наполнения уже через два часа и «десяточка моркови», как с лёгкостью перечисляла нам шеф-повар смены.
Путь от больницы до общежития после смены занимал минут десять, но это был путь воспоминаний прошедшего дня и борьбы с жарой в 40-44 градуса, отчего мысли казались отяжелевшими и неповоротливыми, а дорога – долгой. Но вспоминались почему-то не громкие утренние прилёты, ставшие, однако, теперь гораздо более редкими в Донецке, а каждое «Спасибо!» от девочек-медсестёр, не удушающий жар полуденного похода в соседний корпус, а глаза лежавшего на носилках бойца, пытающегося улыбаться сквозь дикую боль от минно-взрывной травмы, для которого этот поход был необходим. Не постоянная суета с приездом «Скорой», а девочка четырёх лет, лежащая на носилках почти без движения, которую привезли из Макеевки, потому что после кувырка и неловкого движения в шейном отделе она не смогла даже встать. И то, как эта девочка, потянувшись к лицу понравившегося ей доктора, спокойно себе села и улыбалась этому самому доктору во весь рот. И даже не тонны картошки, а улыбка работницы кухни Анны, вдруг появившаяся на её, ещё утром ничего не выражающем, лице. Через неимоверную тяжесть в руках пробивались уверенностью ощущения катящихся носилок, на которых лежал уже другой боец с осколочным ранением головы аккурат за ухом, который был в сознании и даже пытался пошутить: «Ну, ухо ведь не главная запчасть… да, сестра?».
Липнет к телу вязкая жара,
И война давно осточертела!
Помяни, великая хандра,
Как душа сдаваться не хотела.
На потребу злобе и вранью.
Как в угоду ненависти лютой
Не отдала прелому гнилью
У кровавых рубищ промежуток.
Как, пробив грудину на лету,
Весть пронзила сердце резкой болью.
И луна – просветом во щиту –
Пала навзничь в небо голубое.
Как кружила птица над жнивьём,
Ни единым звуком не встревожив
Скорбь полей, погибших под огнём,
Напряженье выгоревшей кожи.
И душа, внезапно ощутив
Зов прохлады северного ветра,
У разбитых вёсен взяв в отрыв,
С нулевого взмыла километра…
Военные скорые подъезжали с завидной регулярностью. Не дойдя десяти метров до поворота, резко отскакиваю в сторону, потому что навстречу несётся на всех парах именно такая машина. По бронику на фельдшере мгновенно определяю, что это скорая именно оттуда, с первой линии. СЭПы – это нулевая отметка для раненого, там принимают его с поля боя, стабилизируют и переправляют на вот эту первую линию, которая находится в трёх-четырёх километрах от линии боевого соприкосновения.
Фельдшер этой бригады, женщина уже немолодая, сосредоточенная и уставшая, но совершенно спокойная, была непреклонна: «Дождёмся результата, вдруг не примут!» Бригада привезла бойца, пострадавшего от прилёта «Хаймарса», у которого повреждения были настолько обширными, что доктора решали, какое отделение первично для его спасения.
Иногда во двор нашего приёмного отделения буквально влетали военные пикапы, приспособленные под перевозку раненых. И тогда было понятно, что этот боец – прямо с точки «ноль», а значит, времени для промедления нет совсем. И пока над раненым колдовали врачи, у тех ребят, кто его привёз, на лицах появлялось подобие улыбки и облегчения: успели.
И только громыхание въезжающих на территорию массивных «Уралов» с ненавистными цифрами на борту способно было нарушить ход жизни. Виноватые лица сопровождающих, старавшихся ни с кем не пересекаться взглядами, да едкий запах смерти, пытающийся заполнить собой не пространство вокруг морга, а всё сознание, способен был лишить душевных сил.
…А вот и общага. Воду давали только вечером, но заботливые наши кураторы установили переносной душ с водонагревателем, позволявший снять усталость после трудового дня. На радостях бегу к кровати, чтобы передохнуть минут десять перед ужином… и просыпаюсь в темноте ночи в недоумении: «Где я?».
Утром всё повторяется: дорога до больницы, распределение обязанностей, озабоченные лица персонала. Меняются лишь лица больных, диагнозы и количество подъезжающих скорых.
Мы нужны тут. С большими ли задумками и планами, с простым ли желанием помочь, но главное – с нашими руками, которые могут взять на себя часть забот о тех, кто сейчас в этой заботе нуждается!
Мы научились радоваться каждой мелочи, которая удалась, и не впадать в отчаяние от случившихся неприятностей, потому что ничего не должно помешать общему делу. Мы с первого же дня стали командой: пришедший в общежитие первым накрывал стол для ужина, самый стойкий наливал воду в часы её подачи в огромную бочку, мы смотрели за состоянием друг друга в духоту и усталость, мы старались помочь на том участке, на котором сложнее всего. Мы все приехали на войну, чтобы помочь победить жизни!
А уже на второй день я настолько окрепла физически, что смогла даже гулять по Донецку! Вообще-то прогулкой это можно назвать с большой натяжкой, потому что Инна Кучерова (товарищ, соратник по борьбе, поэтесса, член Союза писателей России), лишь только узнав, что я в городе, да ещё и с книгами – тут же приехала за мной на машине и повезла показывать город.
Клонись, головушка, устало,
Угадывая новый стих.
В святой поход их провожала –
Печалься, Родина, о них.
Смерть рассылает им приветы,
Прицел не пряча в рукаве.
А у тебя лежат рассветы
Косынкой алой по главе.
А у тебя – снега да вёсны,
Да лета красочный наряд,
И полной грудью дышат сосны,
Творя любви святой обряд.
А я, вжимаясь в гроз раскаты,
Иду с поникшей головой.
И улыбаются солдаты
Вот этой – новой – мировой.
На зорьке скорого привала
В минуты редкой тишины
Им так кукушка куковала,
Как будто не было войны.
Россия! Верою богата,
Сквозь слёзы выпрямись и стой!
Пусть возвращаются солдаты
Победной
Главной
Мировой!
Реже, чем раньше, слышны звуки прилётов. Опыт подсказывает теперь, насколько близко упало, но пока ещё сложно судить о калибре. Вышли с медсестрой ненадолго на улицу, как вдруг – прилёт, довольно хорошо слышимый. На вскидку – 155-миллиметровый, мощь приличная, но то, что вслед не последовало пронзительного воя сигнализаций, позволяет не беспокоиться и спокойно продолжать работу.
Да и вообще, как говорят местные: «Стоит ли беспокоиться? Если слышишь звук – всё хорошо, а своего снаряда не услышишь, не переживай!» Инструкция по поведению в случае бомбёжки изучена досконально, все основные правила зрительно отработаны.
– Когда вот в тот корпус прилетело, сильно было! Ну да, немного и страшно, ну да мы привыкли уже! – рассказывает мне грузчик из пищеблока. Впрочем, он тут отвечает сразу за всю мужскую работу, потому что попросту остался один. Не взяли служить на передовую в силу некоторых отклонений в здоровье, так у него тут своя ежедневная передовая.
– А потом как-то вечером сидим пьём чай, кааак громыхнёт, так уж мы и побежали смотреть, куда именно прилетело, – продолжает он без какого-либо возмущения, злобы или ненависти.
Они привыкли так жить… В войне, при постоянных обстрелах, при тяжелейших физических нагрузках, при однодневности уже целого десятилетия. Они теряют друзей и родных, знакомых и соседей, но не потеряли лишь одно: веру в жизнь! В свой народ и свою страну!
Так что тогда есть служение? Что заставляет их снова и снова исполнять рутинную работу, изо дня в день подвергаясь смертельной опасности? Что не даёт покоя нам, стремящимся туда, в измученную войной землю? Одни стоят насмерть на передовой, другие – в тылу… а мы – всего лишь добровольцы, помогающие и тем, и другим – словом и посильным делом. А молитва, звучащая из уст батюшки Михаила в разрушенном почти до основания Иверском монастыре, под постоянными звуками канонады. Что из этого – служение? Рассуждать можно долго, но тот, кто побывал там, почувствовал это сердцем: служение – это исполнение того, что ты должен без ожидания того, что будет дальше. Здесь и сейчас: там, где ты нужен.
Служение – это предчувствие самых лучших строк, на которые ты способен…
Дорога постепенно меняла пейзаж, переходя от раздолья насыщенных солнцем полей и терриконов к сёлам и городам, жужжащим своей новой послевоенной жизнью.
Приближался последний КПП «Изварино», предстояла проверка, а мне снова вспоминались друзья, новые, с которыми мы прожили все эти нелёгкие дни, проверенные временем товарищи, которые поддерживали издалека, из мирной жизни. Подруги, которые не просто не покинули родных мест в трудное время, но и продолжают своё ежедневное служение: Инна Кучерова из Донецка и Света Тишкина из Луганска, у которой я всё-таки забыла заботливо приготовленные бутерброды, потому что прощанию нашему – любой порог мал. Вспомнилась и картина первого дня, впечатанная теперь в память скорбной картиной войны:
Каска
Во дворе построились «Уралы»,
И в молчанье скорбном дрогнул дух.
Здесь своих мальчишек принимала
Мать-земля, раскладывая пух.
В этот час ветра не голосили,
Замер полдень, будто в небо врос.
И Господь склонился над Россией,
Окропляя праведностью рос.
Горемыкой маялась у тела
Тень души, покинув духоту.
Только я, не двигаясь, смотрела
На густую в каске пустоту.
Лишь вчера надёжно защищала
Жизнь в бою родимому бойцу.
Но пробил металл осколок малый,
И стекали кровью по лицу
Мощь брони и обвязь камуфляжа,
Штурмовой напор, желанье жить…
Облаков несотканная пряжа
Сквозь отверстье втягивала выть,
Отдаляя бой. А он – на месте,
Недвижим, как воля, свят – как Русь.
С ненавистной слуху цифрой «двести»
Я глазами встретиться боюсь
И стою поодаль – там, где тополь
Устремил побеги в зрелость гроз.
Жар донецкий. Госпиталь. Некрополь.
Ни стихов, ни ропота, ни слёз,
Лишь беды бесформенная яма
Оттого, что каску – вижу я –
Санитар забросил в кучу хлама
Из пакетов чёрных и тряпья.
И не надо памятников выше,
И не надо памяти сильней,
Чем вот эта груда в ржавой жиже
И броня, пробитая на ней.
И когда в лета вернутся краски,
Проявив сквозь горе жизни нить,
Капель крови с выброшенной каски
Мне до самой смерти не забыть…
…Уже в конце нашего служения я призналась всем, что поэт… И подарила книги.
Служение началось, с Богом!
С. РАЗМЫСЛОВИЧ,
член Союза писателей России