Два дня рождения

Зоя Георгиевна Хохлова, дочь подпольщицы Антонины Васильевны Гусевой, в Великую Отечественную войну и годы оккупации Великих Лук была совсем маленькой девочкой. Она родилась 2 февраля 1930 года. Однако в войну люди взрослеют слишком быстро. Когда начинаются испытания, то никто не спрашивает у людей ни паспорт, ни аттестат зрелости. Здесь начинаются другие измерения и другой уровень определения человека.

Остались в городе
На дворе весна. Время природного обновления и время, когда фашисты расстреляли участников великолукского подполья. В том числе полиграфистов Василия Илларионовича Цветкова, Антонину Васильевну Гусеву, Родиона Богдановича Богданова, Егора Гавриловича Колпакова, Надежду Константиновну Нечаеву, Бонифатия Корка. Всего 19 марта 1942 года фашисты расстреляли 56 человек.
Зоя Хохлова рассказывает:

– Отец – Георгий Сергеевич, был кондитером. Мать, Антонина Васильевна, к моменту начала войны вот уже 18 лет трудилась в городской типографии, которая располагалась на улице Пушкина, бывшей Екатерининской. А еще пела в церковном хоре в церкви Казанской иконы Божией Матери.
Отца призвали в армию в первые дни войны. Он сам из Новосокольнического района, деревня Заболотье. И он говорил: ты знаешь, вот наша деревенька вроде бы не очень большая, но сразу призвали 62 человека! Отец говорил: «В Торопец идите, не оставайтесь здесь». А мама медлила, да так они с бабушкой в Великих Луках и остались. Может, уже тогда вопрос подполья решался.
Первый приход немцев в город запомнился Зое грабежами:

– Когда оккупанты увидели, что на базе были платки, платья, они первым делом начали ткани на себя накручивать. Это было дико.
Помню и неразорвавшуюся мину на пороге. Помогли сыновья батюшки Михаила Михаил и Владимир. Они мину обезвредили, и все закончилось хорошо.
Второй раз немцы пришли уже надолго. Мама вернулась с работы и говорит, что есть объявление о тех, кто остался в городе: они должны зарегистрироваться. Жандармерия была напротив драмтеатра.

Листовки в свертках

– После регистрации маму отправили в Торопец, – рассказывает Зоя Георгиевна. – За шрифтами ездили. О том, что полиграфисты зарыли прежние шрифты, немцы не знали. Шрифты находились у Родиона Богдановича Богданова.
На работе маме дали карточки на хлеб – 150 гр., у нее была обозначена первая группа, она работала, а у нас – третья. Еще давали талоны на питание в столовой.
Иногда к нам приходили полицаи и все что-то выискивали. Правда, никогда ничего не находили. Мама обычно идет на работу и говорит бабушке: «Ты ребят отпусти, чтобы они подошли к типографии».
И вот я как-то пошла к маме. Стоял жандарм с бляхой на груди. Спрашивает: «А зачем идете?» – «К маме можно пройти?» И мама уже кричит: «Пропустите ее». Я прошла, а мать просит у немца: «Можно, чтобы она халат взяла домой постирать?» – «Гут, гут». И меня выпроводили. Пошла.
А в халате были завернуты листовки. Но тогда я ничего не знала. А потом как-то мама сказала, чтобы мы с сестрой Женей приехали с саночками. Мы взяли саночки, и мама нам положила два скрученных туго половика. Точно уже не помню, но, кажется, к Богдановым заносили.

– С руководителем подпольной группы Цветковым довелось видеться?

– Сторож был Бонифатий. Нечаева – корректор, мама – наборщица, Егор – печатник, резчик бумаги и Богданов был как начальник цеха. Руководил всем Цветков. Он – андреапольский, он давал задания, где-то все они встречались. Но Цветкова мы лично не видели.

Последние дни
День ареста запомнился от-четливо. В том числе и тем, что у Антонины Гусевой были нехорошие предчувствия. Зоя Георгиев-на вспоминает:Она пришла с работы, чтобы нам рубашки пошить. Была машинка «Зингер» у бабушки. Утром мама встала чайку попила и пошла на работу. И еще говорит: «Мама, как не хочется сегодня идти». Запомнила ответ бабушки: «Тоня, а ты не ходи». Что еще говорили – не помню, а это – четко в память впечаталось.
Мать ответила: «Надо же объявление набирать: у кого есть телеги, чтобы сдавали немцам». Но шла с неохотой. Как чувствовала. И когда они все пришли на работу, то их сразу арестовали.
Наступил вечер. Мы ждали маму. Сидим, плачем. Бабушка кушать заставляет, а мы ревем с сестренкой. Бабушка утешала: «Не плачьте, завтра пойдем маму искать».
Утром, помню, топится печка. И вдруг приходит Богданова. Тоже диалог запомнился на всю жизнь.
«Тоня дома?» – «Нет. А твой дома?» – «Нет» – «Как нет?! А я думала, что она у вас задержалась». Пошли тогда к Нечаевым. Бабушка трубу закрыла, мы пошли через речку в Рябики. С Нечаевой жили ее сын и племянник. Сын и говорит: «Не знаю. Чего-то мама вчера домой не пришла». Мы пошли дальше.
Там, где сейчас стоит памятник Матросову, раньше стояла церковь, а пониже к речке – здание милиции. Рядом жил Егор Колпаков с женой и с дочкой. Мы подошли, жена говорит: «И мой не пришел». Куда идти? Больше некуда.
Мы идем с бабушкой по теперь Пионерской улице. Гостини-ца «Москва», а рядом здание двухэтажное. И вот когда мы оказались между этими зданиями, двор-то один, вдруг слышим крик: «Мама!». Мы остановились, знаем же мамин голос.
Тут выходит немец-переводчик. Подозвал нас, мы подошли. Он отдал нам мамины карточки и сколько-то денег. Спрашиваем: «Что с ними?» Ответил: «Они сейчас под следствием». Расплакались мы, отправились домой.
Через какое-то время полицаи пришли. Простыни забрали, по-том еще что-то. В хлеве штыками все искололи.
Носили передачи в тюрьму гестапо. Бабушка солила красные помидоры, и они стояли в подвале. Вот набрала помидоров, испекла хлеб и сунула записку маме.
А однажды пришла женщина к нам после бабушкиной передачи и принесла от мамы две записки. Одна большая, с тетрадный лист, и другая – половинка листа.
Нам написано было: «Милые крошки. Слушайтесь бабушку. Я скоро приду». Я все думала тогда: вот дверь откроется и мама зайдет. А бабушке, что мама писала, не знаю.

– Женщина откуда та появилась?

– Она сидела с полиграфистами. Сидела за то, что немцам отказалась стирать белье. Маленькому ее сыну было 8 лет, а другой сын еще меньше был.
На нынешней ул. Лизы Чайкиной жила двоюродная сестра матери. Она слышала, как подпольщиков расстреливали на Коломенском кладбище. Бабушка к ней ходила.
Их расстреляли в 6 часов утра. У нас, у бабушки, доски под крыльцом лежали – дом обшивать. А потом ими уже не дом обшивали, а гроб делали.

До Молотовской области
Помню, что постоянно хотелось есть. Бабушка берегла семенную картошку. Иногда удавалось ее упросить.
«Можно мы картошки испечем?» – «Ладно, по картошинке возьмите». А Зоя возьмет и достанет по две. Непроизвольно. Бабушка пыталась быть строгой: «А сажать что будем? Больше не берите столько».
3 июня бабушка умерла. Мы с сестрой жили в подвале, пока там после освобождения Великих Лук не сделали госпиталь. Госпиталь потом уехал под Новосокольники и нас взяли с собой. После мы попали в Торопец и далее в детприемник в Вышний Волочек.
Там Зоя заболела сыпным тифом. С января по май 1943 года лежала там.
Зоя Хохлова вспоминает:

– Пока я лежала в больнице, сестру отправили в другой детдом. А мой путь лежал в Молотовскую область. До Молотова (Перми) доехали, там пересадили нас на теплоход, который шел вниз по Каме 300 км. И 50 км надо было еще идти пешком до детдома в село Альняш.
Там была школа, нас туда и поселили. Кого куда распределили. Дров нет, надо идти в лес за дровами. Возьмешь по две палки под мышки. Пока идешь до кухни, остается одна палка. И опять очень кушать хочется. В поле посажен горох, стручков нет, но завязи уже есть, мы щипали и ели. Липу ели, но она невкусная, тягучая. А потом у березы шишечки появились, они еще не раскрылись, вкусно пахнут яблоками. Дягили ели, траву какую-то со вкусом морковки…
Я была сандружинница. Дол-жна была проверять уши, руки… А я еще работала до этого помощником повара.

Настоящая история
После войны Зоя Георгиевна разыскивала родных. Родного брата мамы, который в Ленин-граде перед войной жил. Разыскивала сестру. Попутно в Молотове училась в ФЗО.

– Я хорошую практику имела. Меня поставили за токарный станок. Нормы выполняла на 200 процентов. Мне за это дали даже платье кирпичного цвета.
Потом приехала домой. Вы не поверите: стоишь на вокзале, а весь город как на ладошке. В нашем доме, размером пять на пять, жило десять семей. Жить-то где-то надо.
В 1950 году пришла работать в типографию. Никак не могла устроиться. Помог сосед Лев Дмитриевич. Он директора Васягина знал, а Васягин знал мою маму. Мама работала наборщицей, а он – печатником.
Я хотела в наборный цех устроиться, как мама, но места не было, и попала в печатный цех. В уголке, где стояла моя машина, всегда были чистота и порядок.
В типографии Зоя Георгиевна отработала 46 лет. Воспитала с мужем Иваном Трофимовичем двоих сыновей Валерия и Евгения. Интересно, что судьба супруга не менее причудлива, чем его жены. Иван чудом спасся из фашистского лагеря смерти Саласпилс.
Ветеран достает ящик письменного стола с фотографиями. Свадьба внука. Сыновья детей. Фотография 1957 года с Доски почета. Серебряная свадьба. Поездка в Москву в 2010 году.
А пригласительные билеты на 20-летие освобождения Великих Лук от немецко-фашистских захватчиков сама же Зоя Георгиевна и печатала. Сама же напечатала, чтобы этим же билетом быть приглашенной на торжество.
В этом видится большой смысл. Она отстояла город и стала частью этого города. Той глубинной основой, соединяющей прошлое и будущее.
На шкафу в коробке ворочается спящая кошка. В окна стучит мокрый весенний снег. История находится совсем рядом. Настоящая история, которой суждено всегда оставаться современной.

А. КАНАВЩИКОВ

Поделиться ссылкой: