На вопросы издательства «Четыре» отвечает заместитель председателя правления Псковского регионального отделения Союза писателей России, председатель Литературно-художественной творческой группы «Рубеж», заслуженный работник СМИ Псковской области А.Б. Канавщиков.
– Есть ли какой-то литературный жанр, с которым вы хотите поэкспериментировать, но все еще не решаетесь?
– Нет. Моя принципиальная позиция, что если человек хочет заниматься своим делом профессионально, то он должен уметь ориентироваться во всех жанрах и направлениях. Поэтому у меня есть и реалистические тексты, и экспериментальные, и переводы, и песни…
Не все я готов публиковать – это, да. Но уметь написать, реализовать какую-то техническую задачу определенным образом, считаю, – обязательное условие творческой состоятельности.
И это не исключительно мои соображения. Когда собирал книги для вступления в Союз писателей России, то Валентин Курбатов, который давал мне рекомендацию, обязательно советовал приложить к общему пакету и мою книгу палиндромов (стихов, читаемых построчно одинаково и слева направо, и справа налево). Валентин Яковлевич имел в виду, как я позже понял, тот же принцип профессионализма и готовности к профессиональной работе.
Кстати, умение писать поэзию и прозу тоже принципиально не слишком различаются. Готовил в свое время рецензию на книгу стихов романиста Дмитрия Балашова с четким выводом: построение художественного текста всегда и везде одинаково. Об этом еще Бунин говорил: «Стихи свои, кстати сказать, я не отграничиваю от своей прозы. И здесь, и там одна и та же ритмика… – дело только в той или иной силе напряжения ее».
Так что, если хороший прозаик не умеет написать хотя бы приличных стихов, то следует задуматься: а хороший ли он прозаик? Равно как и поэту, не умеющему качественно говорить в прозе, следует задуматься и о качестве своих стихов. Не перехвалили ли его? Не перехваливает ли он сам себя?
– Чтобы писать великие произведения, писателю нужен жизненный опыт или много знаний?
– Опыт и знания взаимосвязаны. Приобретая опыт, мы приобретаем знания и наоборот. В любом случае, писатель должен знать и понимать что-то, что будет полезным для читателя, что он, читатель, еще в должной мере не знает и не понимает.
Можно быть блестящим стилистом, филигранно играть семантикой и лексикой (привет Виктору Пелевину!), но если нет изначального прорыва в части новизны сказанного, то книга не состоится.
Мне иногда на это говорят, что знания и опыт успешно могут быть замещены новизной сюжета. Скажем, прилетят инопланетяне, и чтобы отреагировать на их прилет, нужны лишь стиль и бойкий слог, можно легко обойтись без какого-либо жизненного опыта. Не согласен.
Эмоция всегда кратковременна. В ней нет ни убедительности, ни глубокой достоверности. Эмоцией можно ошеломить и удивить в первую секунду. Но уже со второй секунды хочется качественного погружения в тему, включения не одного, а всех каналов восприятия.
Классический, наверное, пример – «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. Она прославилась лишь с тем, что досконально понимала, что до мелочей знала. Она не была писателем в строгом смысле этого слова, но она написала о том, что ей было близко и дорого, и это прозвучало ярко и убедительно. Если же нет единого сплава знаний и опыта, как у Толстого, Шолохова, той же Митчелл, то всегда будут получаться лишь стилизации, макеты жизни, но не сам срез живой жизни.
Да, читателя можно задурить и отвлечь. Но только на первую секунду. Долговечного результата внешними эффектами не добиться. Не хочу называть некоторых современных авторов с их текстами-имитациями, каждый сам может такие имена десятками называть.
– Написание первой книги обычно чему-то учит автора. Чему вы научились при создании этой книги?
– Я бы уточнил названный тезис. Каждая книга и каждое написанное (или ненаписанное) произведение чему-то автора учат. Без разницы, одна у него книга или сто.
Каждое событие или подобие события в жизни пишущего обязательно рождают новый опыт и знание. У Саши Черного есть такое достаточно циничное «бесконечное» (то есть по типу конструкции «У попа была собака») стихотворение: «У поэта умерла
жена… Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна – Но поэт не умер от удара. После похорон пришел домой – до дна Весь охвачен новым впечатленьем – И спеша ро-дил стихотворенье «У поэта умерла жена…».
И еще я бы не стал так уж упирать на учебу именно от «книги». Пишут все-таки не книги, а отдельные произведения. Книга – это уже больше составительская работа, это издательский, а не писательский термин, это второй этап творческого акта. Установка сразу на написание книги для меня лично выглядит как-то подозрительно.
Творчество не тождественно факту книги. Не с установки на книгу нужно начинать. Ну выпустишь ты что-то отдельной книжкой, и что? Важнее что-то прибавить для своей души, чем-то внутренним обогатиться, а не книжку с фамилией на полку поставить.
Формально моей первой книгой стала «Новый Пушкин уже родился» (1997), выпущенная в Белоруссии, в издательстве «Галерэя «Рыса». Это было продолжение опытов В. Хлебникова по вычислению лет, благоприятных для поэзии и для написания и напечатания стихов. Тогда мне была нужна именно такая книга: создавалась творческая группа «Рубеж», проходили выступления в серии «Русский литературный авангард»…
Но никогда не сказал бы, что моя книга, даже первая, – это «пик творчества» и что-то чрезвычайное для определенного момента времени. Книги – это обыкновенная часть общей творческой работы. Просто часть, не главная часть, не основная, а одна из многих.
– Какой известный писатель, по вашему мнению, стал бы вашим лучшим другом? Что общего у вас с ним?
– Понятие «друг» очень ответственное. Я предпочитаю осторожно относиться к таким вещам и терминологии. Поэтому совершенно не имею ясности в вопросе потенциальной дружбы с кем-либо, с кем названная дружба по факту не сложилась.
Уверен лишь в том, что мне глубоко близки люди хлебниковского призыва, люди, которые предельно серьезны в вопросах творчества, кто не играет в творчество, а живет им.
Мне всегда был по духу близок и достоверен Велимир Хлебников. Всегда подкупала искренность и какая-то безоглядная хлебниковская надмирность (не неотмирность, как иногда трактуют Велимира в попсовых исследованиях, а именно надмирность, это решающее отличие!) Эдуарда Лимонова…
Знаю однозначно и то, какие именно люди мне не близки – спящие на ходу, тяжелые на подъем, прожектеры и самолюбующиеся собой «гении». Если пишущий всерьез считает себя великим писателем, его уже следует обходить по двойному периметру.
А вот когда есть искренняя живая душа, есть готовность на действие, на пафос постоянного совершенствования – это замечательно! Иногда говорят: человек был плохой, но писатель хороший. Многократно имел возможность убедиться, что плохие люди и писатели – соответствующие. Если нет гармонии внутри человека, то и другим он ничего толкового дать не сможет.
– Если бы вы могли спасти только одну книгу в мире, какую бы спасли?
– Очень не люблю ситуации-допущения. А что было бы… А что, если… Я предпочитаю оперировать всегда не мечтами, а реальными вариантами.
И если уж стоять перед ситуацией, какую бы книгу спасти, то пусть это будет моя какая-нибудь книга. Во всяком случае, это достойная цель для работы – создать что-то, что достойно спасения.
Понимаю, что вопрос задавался с целью вывести меня на разговор о какой-то «любимой книге». Но вряд ли существует «любимая книга вообще». Это всегда очень ситуационно и достаточно случайно. Сейчас нравится одно, а уже завтра можешь находить особое значение для себя в чем-то другом.
Я бы здесь акцент делал не на конкретную книгу, а на то, что такая книга у пишущего обязательно должна быть. Его что-то должно позиционировать во внешнем мире, должны быть какие-то внешние маркеры, которые четко обозначают его место среди всего окружающего. У любого пишущего должно быть не менее 20-30 любимых ему современников. Если человек не интересуется другими, почему он считает, что кто-то должен интересоваться им?
Я лично могу ситуационно читать и считать для себя важной истиной хоть Достоевского, хоть какого-нибудь Генри Егера с его «Бунтом обреченных», хоть Петрову с авангардным «Аппендиксом», хоть совершенно провинциальных авторов, о которых вообще никто не слышал. Для меня нормально открыть для себя, например, поэта Николая Зиновьева из станицы Кореновской, написать ему на адрес местной библиотеки и переписываться потом. И это ни для меня не зазорно, ни для него.
Людей нужно любить. Бог – это любовь. И творчество – это любовь, потому что творчество следует примеру Бога, творящего бытие вокруг себя. А если хочется звездить, издавать толстые собрания сочинений – это уже по другому ведомству.
– Что делает книгу «хорошей книгой» (произведением), которое нравится людям?
– Послевкусие. То, что остается после прочтения текста в читателе. Помимо сюжета, стиля и всего остального.
Сказанное всегда должно каким-то образом откликаться в читателе эхом. Он должен увидеть там хотя бы элементы своего личного опыта и знания, свою художественную проекцию во времени и пространстве.
Эту логическую коллизию отлично обозначает Достоевский в своем известном примере насчет лиссабонского землетрясения и неких лирических стихов: «…поэта-то они б казнили, а через тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на площади памятник за его удивительные стихи вообще, а вместе с тем и за «пурпур розы» в частности. Выходит, что не искусство было виновато в день лиссабонского землетрясения».
Творчество всегда глубоко субъективно. Это не теорема и даже не таблица умножения. Общество может разозлиться на совершенно безобидные розы, если вокруг – лиссабонское землетрясение и не заметить даже однозначно великие произведения. При этом то же общество может расхвалить и вознести на пустом место любую дешевку и глупость, если считает, что сказанное адекватно окружающему времени.
Это нужно понимать и, в общем-то, ничего не ожидать от своего труда. Все равно все будет не так, как ожидаете. Нельзя рассудочно рассчитать, что такой-то текст – стопроцентный бестселлер. Это таинство от начала и до конца.
Можно лишь некоторые элементы успеха предугадать. Но не более того. Это, вообще, не задача писателя – думать о дальнейшей отдаче. Чем меньше думаешь, тем больше может быть отдача.
Двухтысячный тираж «Ивана Выжигина» Булгарина был продан за пять дней! Но это ничего по большому счету не значит. Так, мимолетная игра фортуны. Гримаса случая. Булгарин, несмотря на всю свою фантастическую прижизненную славу, сейчас – лишь современник Пушкина, второстепенная фигура. А кто читает гремевшего в те же времена поэта Нестора Кукольника? О нем в лучшем случае знают студенты-филологи.
Люди всегда ищут в прочитанном себя. Свои мысли, свою судьбу, свое время… И чем большее число что-то подобное найдет,
тем вернее некая книга превращается в образ, в срез бытия человеческого.
Валерия БОГДАНОВА
neoculture.ru