(о книге Андрея Ивонина «Только стихи», Москва:
Образ (издатель Побужанский Э. Г.), серия «Поэзия XXI века»)
Поэт всегда определяется не по тому тексту, что он написал, а по тому, насколько написанное становится своим для читателя. Есть даже очень хорошие стихи, которые словно стеклянные пуговицы из рассказа Лескова, ярко блистают, цепляют при прочтении, но, если отложить книгу, тут же забываются, уходят на второй и третий планы, оттесненные более яркими впечатлениями.
Поэзия – вся в ее неуловимости, в ощущениях и послевкусиях. Она в принципе чужда понятий ремесла или, прости Господи, профессионализма. Как правило, если о поэте говорят исключительно в категориях просодии, альтернанса или какой-нибудь глоссолалии, это уже содержит внутренний подвох.
Это как сельдерей. Может быть необыкновенно, фантастически полезен, но если невкусно, то и армия диетологов не заставит его полюбить.
Нет, конечно, техника письма важна, правила стихосложения никто не отменял, но… Если нет таинства, того, чему вот так вдруг не подберешь название, то и стихи в полной мере не работают. Все можно объяснить, конечно, но если нужно объяснять – это уже плохо. Это уже не совсем поэзия.
Поэзия начинается тогда, когда стихи просто хочется читать. Как у Андрея Ивонина. Неважно, кто он. Неважно откуда. Главное, что эти строки словно бы не с авторского листа читаешь, а сам вот прямо сейчас от себя говоришь.
Пахнет йодом прибрежный осот, и везде
раскаленного солнца тягучая пряжа:
в кронах пыльных деревьев, в кругах на воде,
в золотистых крупинках песчаного пляжа.
Время медленно катится в гору. Ползут
Еле-еле, как в детстве, событий улитки,
превращая разменную мелочь минут
в осязаемых дней драгоценные слитки.
Осыпаясь, хрустит под ногами песок.
Легкий парус скользит под рассеянным взором.
Проступает на отмели соль… И высок
небосвод над спокойным Таврическим морем.
Это всегда выразительно, сочно, объемно. Этот мир, который читателю представляется, очень живой, прочувствованный. И насыщенность здесь не внешняя, изобразительная, но внутренняя, динамика текста идет изнутри, от чувствования пейзажа или ситуации. Когда «кем-то сказанная фраза течет и застывает как смола». Застывает буквами на бумаге.
Нет ни завтра, ни после,
а есть только здесь и сейчас.
И фонарь на углу,
и луна, что над домом повисла,
как и неба слюда,
не имеют значенья без нас.
Ни пространство, ни время без нас
не имеют резона и смысла.
Парадокс. Стихи Ивонина очень выпуклы, объемны. Но в то же время статичны. Ему словно нужно дополнительное время, чтобы объект своего внимания еще больше рассмотреть и сохранить в подсознании, где-то за глазной сетчаткой. Это ощущение зыбкости текста, какого-то ускользающего из нашей реальности мига вызывает образы питерской поэзии. Вспоминаются сразу архитектурно чуткий Зоргенфрей или акварели Мандельштама…
Смотришь биографию Андрея Ивонина. Москвич? Удивительно. Меньше всего в нем от московской купеческой стати и больше вот этого – воздуха, дующего с моря, «отчетливых твоих на песке отпечатанных следов», его поэзия «мимолетна, как каприз», там много «бабочек, летящих на свет», и там совсем нет готовых сценариев и рецептов. Культ эскиза, наброска, принципиального черновика. Когда не ждешь открытий, и восторг этого неожидания, таинство изначально зримого и есть самое твое главное открытие этого мира.
Над темным партером плывущие звуки оркестра.
Души замиранье, дыханье притихшего зала.
И все, что случится в последней картине, примерно известно,
но занавес поднят, и нужно дождаться финала.
У Андрея нет каких-то супервзрывных метафор, чего-то этакого сенсационно-глобального, он интеллигентски традиционен, часто даже вполне форматен, он не правоверный реалист, но он и не эпатирует как Бренер и не пророчествует как Пригов, его авангардизм потаенный, идущий из внутреннего самоосознания, из индивидуального угла зрения, а не потому, что он рассудочно хочет в данный отрезок времени именно так сказать.
Жизнь проходит, значит, так и надо:
было-сплыло, поросло быльем.
Тянет в окна раннею прохладой,
пахнет утро стираным бельем.
Новый день встает неторопливо.
Стынет в бочке темная вода.
Ветер бродит в зарослях крапивы.
Суетятся утки у пруда.
Плеск воды и, как напоминанье
о былом, колеблемый, сквозной,
солнца луч на отмели, купанье
и дорога долгая домой.
Москвич? Ну, уж нет. Если и выводить творческую родословную Андрея Ивонина, то в нем явственно прочитывается Леонид Аронзон (1939-1970). Легендарный питерский поэт, духовно близкий хеленуктам и кругу отвязанных интеллигентов Владимира Эрля.
Меня в свое время, когда учился в ЛГУ им. А.А. Жданова, восхищал Эрль. Восхищал своей смелостью, гибкостью поэтического языка. Аронзона я тоже тогда читал, но он оставался в тени блистающих, ярких, по-хармсовски откровенных строк своих друзей.
И только потом, когда именно Эрль благословил на поэтическое бессмертие книгу Аронзона, а Дмитрий Авалиани мне цитировал по памяти «своего Леонида Аронзона» чуть ли не страницами, пришло ощущение подлинной иерархии. Голос поэта пробился через предубеждения и личные вкусы.
Уже сумерки, как дожди.
Мокрый Павловск, осенний Павловск,
облетает, слетает, дрожит,
как свеча, оплывает.
О август,
схоронишь ли меня, как трава
сохраняет опавшие листья,
или мягкая лисья тропа
приведет меня снова в столицу?
В этой осени желчь фонарей,
и плывут, окунаясь, плафоны,
так явись, моя смерть, в октябре
на размытых, как лица, платформах,
а не здесь, где деревья – цари,
где царит умирание прели,
где последняя птица парит
и сползает, как лист, по ступеням
и ложится полуночный свет
там, где дуб, как неузнанный сверстник,
каждой веткою бьется вослед,
оставаясь, как прежде, в бессмертье.
Останавливаю себя при цитировании. Потому что текст завораживает, обволакивает… В нем вроде бы нет ничего особенного. Ничего, кроме самого ощущения, самого вкуса слов, настроения, вот этого веяния летящих бабочек, бабочки словно касаются крыльями твоего лица. Как и в стихах Андрея Ивонина.
Не удивительно, что часто питерские мотивы прорываются у него, как трава сквозь асфальт московской традиции. Это и «Петербург» – «где мы опять немного влюблены. Где до сих пор шаги мои слышны», и «По осеннему Летнему саду», и в этой нечаянной стилизации – «ея воздушна суть», и в «Феврале» – не пастернаковском, но очень-очень близком по полутонам и распахнутости простора.
Андрея Ивонина можно фактически открыть на любой странице и начать читать с любой строки, это всегда будет к месту. Как продолжение большого монолога, у которого принципиально нет сценария, и такой сценарий, если кто-то пытается непременно его отыскать, это и есть сама жизнь. Вот так просто. Творчество, закольцованное на жизнь. Синоним жизни.
Когда, открыв глаза, проснешься ночью,
поднимешься и, не включая свет,
всем существом вдруг ощутишь воочию,
что прошлого и будущего нет.
А есть лишь краткий миг, что мягче воска,
чуть зримый штрих, полутеней игра,
стежок тончайший, узкая полоска,
граница между завтра и вчера.
И станет легче. Скрипнет половица.
Забрезжит утро будто в первый раз.
И что должно, конечно же, случится.
Немедленно, сегодня и сейчас.
И, внутренне прозрев, за мысли эти
держась как за спасительную нить,
стряхнешь с себя тяжелый груз столетий,
отпустишь боль и вновь захочешь жить.
Причем, следование курсу Аронзона ничего обидного для поэта не таит. Поскольку Аронзону невозможно подражать. Они, кстати, тем и отличаются – он и его негласный конкурент И. Бродский. Бродскому подражать возможно, потому что принцип построения художественного текста у него вполне очевиден, прозрачен, подлежит описанию поэтическими размерами и приемами.
Путь Аронзона в том, что дорога, выбираемая им, интуитивная, невысказанная. Это поэтический импрессионизм в чистом виде, не имеющий изначального, готового инструментария. Такая поэзия всегда рождается в режиме онлайн.
Причем если Велимир Хлебников опирался в своем постижении пространства на корневые, глубинные начала, вплоть до первобытного, даже доязыкового («И и Э»), то Леонид Аронзон ограничил творческую задачу областью импрессионизма и настроения, возведенного в абсолют:
Не сю, иную тишину,
как конь, подпрыгивая к Богу,
хочу во всю ее длину
озвучить думами и слогом…
Четко обозначается, что мир человечески постигаем и что творец способен наполнить мир собой в той пропорции, как он сам для себя это понимает. В такой стилистике выстроены также почерк и голос Андрея Ивонина, поэта тонкого, виртуозного, поэта, к чтению которого хочется возвращаться и возвращаться, как мы постоянно дышим, не останавливаясь от того, что позавчера или вчера «уже дышали».
Густое утро пробую на вкус,
на звук и цвет, на ощупь и на запах.
Морозный воздух пахнет как арбуз.
И будущность стоит на задних лапах
передо мной и жарким языком
ладони лижет с радостью собачьей.
Мне слезы застят свет, и в горле ком.
Но день пока не начался, а значит –
все впереди еще: и Божья благодать,
и горний путь, и этот мир пред нами,
что можно без конца перебирать
глазами, сердцем, пальцами, губами.
Вопрос ведь не в том, чтобы рассказать о «вкусе утра». Вопрос о том, чтобы донести до каждого читателя такую нехитрую, но крайне сложную для усвоения мысль: у утра есть вкус! И этот вкус может быть и твоим достоянием. Может быть…
Андрей КАНАВЩИКОВ
25.06.2023